Правда и кривда - Страница 74

— Так на край света? — изучающее взглянула на Марка.

— Нет, дорогая девушка, значительно ближе… На край света поедешь со своей любовью.

— Если она будет, — просто сказа Галина, сжимая небольшими огрубевшими руками руль.

— Непременно будет! — горячо вырвалось у Марка. — А как же иначе!

У девушки сузились ресницы:

— Может быть и иначе: много нашего брата останется девушками на всю жизнь, потому что война разбрасывает возлюбленных и раскалывает любовь — так же просто ответила, ее печальное благоразумие удивило и даже неприятно поразило Марка. Откуда это взялось у девушки? Неужели за войну притупились ее чувства?

— А у тебя есть возлюбленный? — неожиданно вырвалось, хотя и знал, что не надо говорить об этом.

— Нет и не было, — вздохнула Галина.

— Даже не было?

— Может, и был, но я ничего не понимала тогда, поэтому и что такое любовь не знаю, только от других слышу, — недоверчиво сказала девушка и совсем откровенно, как, возможно, и матери не говорила, рассказала о своем первом, юном волнении: — Перед самой войной на меня начал засматриваться Василий Денисенко. Помните его?

— Помню. Чернявый такой, с чубом…

— Чернявый, коренастый, как дубок, — легла печаль возле девичьих губ. — Где бы я ни появилась, сразу его взгляд ощущаю. И себе украдкой засматривалась на него… И так тогда ожидалось чего-то доброго, непривычного. И в снах видела, как он смотрел на меня. А потом пришлая война. Ни Василий мне, ни я ему даже слова не сказали. Когда он прощался с селом, то тоже больше всего смотрел на меня, потом подошел, протянул руку:

— Прощай, Галинка, — и улыбнулся.

— Прощай, Василий, — чуть ли не заплакала я, насматриваясь на него. И вот Василия уже нет. А взгляд его не могу забыть до сих пор. Так это, Марко Трофимович, была любовь или что-то другое?

— Наверное, любовь, — с жалостью и удивлением глянул на полное доверия и грусти лицо девушки, которая теперь уже казалась ему красавицей…

За лесом, в долине, будто совсем из иного мира появилось с беленькими и голубыми хатками село. Над округлым, как полумисок, прудом стояли длинные опрятные колхозные здания, на льду белыми островами сбились гуси, а возле колодезных желобов теснились исправные, не оголодавшие кони.

«Сразу видно домовитую руку Броварника», — подумал Марко.

— Здесь и остановись, девушка! Приехали.

— Это ваш край света?

— Нет, только начало! — он поблагодарил Галину, свернул с дороги на мягкую тропинку и попрыгал к колхозному двору.

Гуси, увидев незнакомого мужчину, загелготали, зашипели, а кони встретили его мягким фиалковым сиянием глаз. Правда, в некоторых глазах он видел и тени тревоги. Это были те кони, которые носили шрамы и вмятины войны. Мужчина на костылях снова им напомнил их увечья.

— Вы кого-то ищете? — подошел к Марку немолодой конюх, раскачивая длинные и плотные закорючки усов.

— Ищу лошадиное счастье, если оно еще не перевелось, — поздоровался Марко. — Любуюсь вашим скотом.

— Есть чем любоваться, — в усах старика зашевелилось пренебрежение. — Это уже одни переборки и выскребки. Вот до войны у нас были кони! Змеи! Им даже я боялся показывать кнут, чтобы на небо не вынесли. От них только воспоминание, и медаль осталась, — нахмурился старик. — Вы же будете из ходоков или попрошаек?

— Нет, — растерялся Марк. — А что?

— Да немало приезжает теперь разных просителей в наш колхоз: тем одолжи того, другим — другого, а кое-кому просто положи что-то на телегу или в машину.

— И кладете?

Конюх осмотрелся, поправил закорючины усов.

— И это бывает. С некоторым начальством надо ладить, потому что оно если не найдет недостатков, так может что-то приписать, если не по хозяйству, то по идеям… Изгадились, превратились в босяков некоторые за войну, сами не очень хотят переживать трудности, а нас агитируют. Вы к Броварнику?

— К нему.

— Знаете его?

— Знаю.

— И как он вам? — спросил заинтересованно.

— Хозяин.

— Конечно, конечно, — обрадовался конюх. — Этот не председательствует, а хозяйничает. Такой ни человека, ни землю не обманет. Сейчас в правлении его не ищите — он домой с одним гостем пошел. Как раз попадете на обед. Дом Данила Васильевича найдете или показать?

— Найду.

Марко хорошо знал, где стояла старая, похожая на бабушку, хата Броварника, в окна которой целое лето заглядывали подсолнечники, мальвы и ипомеи. Данило Васильевич принадлежал к тем широким натурам, которые, взявшись за общественную работу, никого не забывают, кроме себя. Его, умного и начитанного правдолюбца, совсем без той хитринки, которую так часто приписывают украинцу, село чуть ли не носило на руках. Хорошо зная и глубины, и мелкие места земледельца, он к каждому имел свой подход и слово, им человека никогда не пугал, не грозился, и кулаками тоже не бил по столу, потому что и дерево не терпит человеческой глупости. Бригадиров он подбирал таких, что имели любовь к людям и земле, звеньевых — наиболее певучих, а сторожей — наиболее ленивых.

— Что такое на данном этапе наш крестьянин? — любил иногда за рюмкой пофилософствовать Броварник. — Это — подсолнечник! Голова его тянется к солнцу, а корни — в землю. И что ему надо для полного цветения и счастья? Побольше солнца и поменьше воробьев, которые выпивают зерна. Сейчас этот подсолнечник еще опечален, ведь чего только не берут из него и кто ему только не наклоняет голову. Но придет время, и истинный хозяин прогонит воробьев и разных тех, что наперед прицелились к каждому зернышку, прогонит дармоедов и рвачей — и сметет все туманные недоразумения и бюрократические инстанции между подсолнечником и солнцем.