Правда и кривда - Страница 114

114

XXVIII

Вдоль дороги в ряд растянулось шестнадцать плугов, латанных-перелатанных, со стертыми пятами, на деревянных и железных предплужниках.

Не такими когда-то были у него плуги, но и это старье не опечалило Марка, больше печалили изможденные кони. Однако и они сегодня казались лучшими, может, потому что гривы их были заплетены девичьими лентами. И этот будто пустячок растрогал Марка, как и то, что погонщиками были только девушки, а пахарями — деды и подростки.

— Это и для кинохроники, наверное, пригодилось бы! Пусть бы потом, через годы, посмотрели люди, с чего мы начинали, — бросил Григорию Стратоновичу, который сегодня шел в поле пахарем.

— Пригодилось бы. А на девушках, хоть как убого одеты они, — лучшие косынки. Это тоже добрая примета, — сказал Григорий Стратонович.

Когда пахари и погонщики полукругом обступили Бессмертного, он пристально посмотрел на каждого и всюду видел искреннее доверие; в одних оно намечалось усмешкой, в других — сосредоточенностью, в третьих просматривалось сквозь печаль, сквозь боль, старую или совсем свежую, от которой еще не опомнились расширившиеся глаза.

— Люди добрые, — тихо заговорил к ним Марко. — Испокон века велось, что плугарь в селе — это все. И хлеб, и благосостояние пахарь держит в своих руках. И хоть как нам сейчас ни тяжело, но только мы сами можем помочь себе, чтобы на полях уродил и щедрый урожай, и наша судьба… Здесь, среди вас, нет хворых или тех, кто выходит в поле не по своей воле или без охоты?

— Нет таких, Марко Трофимович. Все вышли по охоте, — отозвалось несколько голосов.

— Вот и хорошо. Я не хочу, чтобы пахали надутые или криводушные люди, которых привлекает лишь ярмарочный хлеб.

— А будет же он, Марко Трофимович, в этом году свой, а не ярмарочный хлеб? — прикладывая руку к уху, прошамкал дед Козачкивский, во рту которого виднелся единственный зуб.

— На один зуб хватит, — пошутил кто-то со стороны, и смех всколыхнул пахарей и погонщиков.

— Будет и для беззубых, и даже для очень зубатых, когда все будем трудиться, как земледельцы, а не поденщики… Не загоните коней, пусть чаще отдыхают. И в добрый путь!

Марко махнул рукой, девушки махая косами, бегом бросились к скоту, забряцала упряжь, и вся шеренга потянулась на дорогу, над которой лукаво светило и жмурилось нахмуренное солнце.

И казалось бы, что волнительного в этой будничной картине, когда в поле отправляются полуголодные пахари с исхудавшими конями, с неважным инвентарем? Но Марко взволнованно смотрел вослед плугарям, и жалко было, что сам не может пойти за плугом, потому что более всего любил пахать и косить.

Григорий Стратонович со значением посмотрел на Бессмертного:

— Вижу, завидуете плугарям?

— Завидую. Не забыли за плугом ходить?

— Это не забывается. Да и пойду догонять своего чернобрового погонщика.

— Спасибо.

— За что? — удивился учитель.

— Что не пожалели выходной день.

— О чем говорить, — улыбнулся учитель и подался настигать пахарей.

На выездных конях дорогой проехал Евмен Дыбенко, но он не повернул к председателю, а взял налево в закоулок, над которым отливали еще не высохшим листьям молодые вербы. Марко махнул рукой, и старый неохотно повернул к нему.

— Куда же вы собрались? И плужок исправный у вас, — осмотрел без никакой заплаты шестерок.

— Вот хотел огород тебе вспахать.

— Мне? — покраснел Марко.

— А разве что? Кто-то же сегодня или завтра должен тебе вспахать. Так почему не я, чтобы не отрывать пахаря с поля?

— Спасибо, Евмен Данилович, что добровольно взялись за обслуживание председателя. Вы и о Безбородько так заботились?

— Бей свой своего, чтобы чужой боялся, — и себе рассердился старик. — Когда мое невпопад, то я со своим назад. Хотел немного помочь, да сам черт тебе не угодит.

— Сначала, деда, мы вдовам и сиротам поможем, а дальше будет видно.

— У каждого начальства свой норов, — забубнил под нос Дыбенко, поворачивая на конюшню.

— Нет, коней я возьму — в разъезд надо.

— Тогда я первый день побуду у тебя возницей, может, еще что-то заработаю.

— Хорошо, плуг только где-то оставьте и заскочите к Василию Трымайводе — возьмите свеженину трактористу.

— С Шавулиного кабана? — оживился старик.

— А вы уже знаете?

— Все село знает.

— И что?

— Кто смеется, кто хохочет, а кто и удивляется, как ты эту братию вокруг пальца обвел и на свеженину разжился. Шавула уже и сомневаться начал, в самом ли деле столько заявлений подано на него.

— Пусть посомневается. Ну, а не приучает он с Мамурой своих коров к ярму?

— Не видел, но из лесничества своих припрятанных привели. О, что-то Василий Трымайвода кричит. Чего ему?

Марко пошел навстречу новому кладовщику, который шагал, позванивая орденами и медалями.

— Марко Трофимович, скорее хвалите меня, потому что сам начну себя хвалить! — радостно остановился и поправил рукой веселый хмель кудрей. — Выцарапал две бочки горючего.

— Талант сразу видно! Через полчаса повезем их на поле. Где достал?

— У людей. Уже и расплатился натурой.

— Салом?

— Дал по куску за бочку.

— Скупо ты платил. Как же тебе удалось так выторговать?

— А люди ничего и не запрашивали. Поговорили мы о внутреннем, международном и сердечном положении и пришли к соглашению.

— Много у тебя сала?

— Полон ящик и кадка. Еще не успел все взвесить.

— Успевай, чтобы кто-то из потерпевших донос не написал. Ну, я пошел на хозяйство Марии Трымайводы.

114