Правда и кривда - Страница 71

— Муж, а этот вислоухий и пузатый, ну, совсем похож на того начальника, что приезжал к нам.

— На Киселя? — оживился Евмен, скосил глаза на игрушку, и не предсмертная, а довольная улыбка творца поползла от его губ до самого кончика бородки.

— Ну да, на него. Но почему он у тебя вышел таким неумехой?

— Потому что он и есть дурак.

Мотря всплеснула руками:

— Не многовато ли, муж, ты дураками разбрасываешься? Кисель же, говорят, в начальстве аж с тридцатого года.

— А глупый еще с рождения, — махнул Евмен рукой, будто снимал с должности Киселя.

Ответ хоть и понравился Мотре, но все равно она засомневалась, не передал ли старик, как он это умеет, кутье меда.

— Никто, Евмен, вижу, не угодит тебе и в судный день. Разве же может безмозглый так славно и долго, вплоть до сна, говорить с трибуны? За что-то же ему деньги платят и держат на посту.

— Потому что имеет таких сватов и братьев, которые не мозгами, а зубами держатся друг друга, и, пока гром не грянет, они свежего и головастого человека на место Киселя не пустят. А он же имеет в руках и власть, и ордера, и печати, а не спасает наших коней. Он же не к коням, а только к свиньям заглядывает, чтобы вывезти себе какое-то кувикало… Ой, не могу я больше жить на свете. Никак не могу, — ухватился обеими руками за сердце, и во всех его потом увлажненных морщинах зашевелилась боль. — Прозвали меня элементом и, значит, правильно прозвали.

— Бездушные глупцы, балагуры и невежды прозвали! — сразу же возмутилась, забеспокоилась и похолодела Мотря: она хорошо знала, как не любит этого похабного прозвища муж, а когда он начинает признавать его, то это уже пахнет бедой — может, и в самом деле, бедный, не приведи святая Дева, чует свою смерть? — Никакой ты не элемент, а справедливый, очень справедливый дед, только с характером.

— Элемент, Мотря, и все, — и дальше упрямо позорил себя старик. — Ведь что такое, если подумать наперед, кони? Красивый пережиток, как говорит кое-кто из бойких. Разная машинерия некоторое время спустя начисто заменит, выдавит их, и не станет тогда на свете ни гордых всадников, ни добрых скрипучих телег, ни легкокрылых саней. Исчезнут, как исчезли чумаки, и ездовые, и конюхи, и конокрады заодно. Все это я понимаю, а все равно умираю от того, что нынешние кони не имеют корма. Так разве найдешь еще такого балду?

Глаза старика заблестели влагой. Ему вдруг жалко стало не только коней, но и себя; увы, неизвестно как отшумели его года: не нашел он своей участи в жизни, и прошла она, как осенний слякотный час, с малой радостью и большим горем, не заслужил он ни спокойной старости, ни почета, ни хотя бы одной строки в райгазете, а ни за что, ни про что заслужил похабный «элемент». Все это сразу волнами набежало на мужчину, и он, несомненно, заплакал бы от досады, но плакать не любил, поэтому сжал кулаки и челюсти, принудил себя рассердиться снова же на свою жизнь, и на «элемент», и на Безбородько, и на похабную бесхозяйственность. Вот так, в волнах гнева, забывая о смерти, решительно опустил ноги с кровати, ощупью нашел растоптанные шкарбуны и, покрякивая, начал обуваться.

Мотря аж остолбенелая от такой перемены:

— Ты куда, Евмен?

— Ой, — скривился старик, — болит все… Пойду к Марку Бессмертному, поговорю с ним немного.

— Как же ты пойдешь, когда пот с тебя аж льется?

— А я его вытру, — покосился на свежее белое полотенце.

— И что ты за человек? Болезни же не вытрешь!

— Не цепляйся, жена, потому что у меня душа ненадолго размякла.

— О чем же ты хочешь говорить с Марком?

— О чем же еще, как не о лошадях. Надо же что-то думать или делать.

— Опять за рыбу деньги… Ты же умирать собрался, — напомнила жена.

— Приду от Марка, тогда уж, наверное, буду умирать. Пусть тебе веселее будет.

Он дунул на свечку, старательно, раз и второй раз, отер полотенцем пот, оделся и нетвердыми шагами, чтобы жена видела, как он ослабел, подался из влажного жилища, но сразу же вернулся.

— Ты чего? Что-то забыл?

Евмен отвел глаза от жены:

— Хочу подушку взять с собой.

— У Марка думаешь полежать или что? — недоверчиво удивилась жена.

— Да нет, — недовольно поморщился мужчина. — Высыплю из нее сено.

— Куда?

— Вот все тебе надо знать! Не на улицу же, а своему карему. Пусть хоть немного ему сеном запахнет! — хмуро бросил мужчина, сунул еще теплую подушку под руку и вяло вышел из землянки, чтобы не слышать глупых увещеваний и укоров.

Вот и кончилось умирание. Мотря молча провела мужа повеселевшими глазами, выглянула в окошко и засмеялась к дедовым сапогам, которые уже упорно мерили землю. Таки несерьезный у нее дед. И после этого вывода снова начала рассматривать лошадок, находить в них черты знакомых людей и удивляться, как оно так получается у ее несерьезного мужа.

В землянке Бессмертных дед Евмен застал только Федька, который, подогнув под себя ноги, громко читал какую-то книгу. Увидев деда, паренек вскочил со скамейки и почтительно замер. Это умилило старика: хоть и война, а таки учтивое дитя растет. Да и возле коней уже умеет ходить, а это тоже что-то значит. Он погладил малолетка по голове, прижал его к себе одной рукой.

— Читаешь, Федя, науку?

— Читаю, — едва заметно улыбнулся мальчонка.

— Ну читай и пей ее, как здоровье. Ничегонько живется у Марка Трофимовича?

— Очень хорошо, деда.

— Поесть дают?

— Дают, — покраснел паренек.

— Значит, расти будешь. А в школе единиц не пасешь?

— Пока что без них обходится, — даже с гордостью ответил Федько.