Правда и кривда - Страница 118

118

Вот и сейчас он рассказал несколько своих почти невероятных приключений, сам посмеялся над ними и, не кроясь, пришел к выводу, что ему надо было родиться или в капитализме, или в коммунизме: там бы он жил, как галушка в масле, а в социализме редко фортунит ему. Даже чертовски ленивый райзавскладом на одном минеральном удобрении больше зарабатывает, чем он на тракторе. Так есть правда на свете?

— Что же он там может заработать? — удивился Ярослав.

— Капитал! Не Карла Маркса, а тот, что в сундуке лежит. Некоторые председатели колхозов пока что без минеральных удобрений спокойнее себя чувствуют. А чтобы начальство не гоняло их, как соленых зайцев, — шапочку снимают перед завскладом, еще и магарыч ему ставят. Вот он и слюнявит в свои книги, что минеральные удобрения вывезли такие-то деятели, а сам вывозит их налево. И все, значит, довольны: и начальство, и председатели, и завскладом.

— Чего же ты при такой идейности пошел в трактористы, а не в амбар? — спросил Марко.

— Жена повернула мою биографию ближе к человеческой, жена у меня работает на социализм, — ответил Кузьма с насмешкой, но в его ореховых глазах потеплела масляная сырость. — Разве же это работа на этом натике? — махнул рукой на трактор. — Одни слезы: день работаешь — неделю гуляешь. А стал бы я директором МТС — все трактора урчали бы день и ночь и выходных не знали бы.

— Где же ты достал бы горючее? — Марко с удивлением и надеждой посмотрел на решительное лицо Завороженного.

— Скомбинировал бы, — коротко ответил тот.

— А за такие комбинации не перешел бы на казенные харчи?

— И это могло бы случиться, но все клубком крутилось бы, — беззаботно ответил Кузьма. — И вам бы малость выгадал, было бы только за что. Я люблю такие дела… О, кажется, наш директор на своей чертопхайке жмет сюда? — посмотрел на дорогу.

В самом деле, на трофейному БМВ к ним подъезжал директор МТС, невысокий с полуаршинными усищами мужичонка. Он легко выскочил из машины, приветливо поздоровался со всеми и кивнул головой на Завороженного:

— Этот подчиненный не подбивал под меня клинья, не говорил, что у него все урчало бы дни и ночи, если бы он стал директором МТС?

Марко и Ярослав засмеялись, а Кузьма удивился:

— И как вы могли на таком расстоянии и еще на чертопхайке услышать?

— Эту чертопхайку ты, баламут, целовать должен!

— За какие заслуги? — Кузьма пренебрежительно копнул ее ногой.

— На ней я твою Елену завез в больницу.

Кузьма сразу побелел, во взгляде его задрожало сочувствие, а тонковатые губы неровно задергались.

— Как она?..

— Не переживай, все хорошо, — пустил по усищах улыбку. — Поздравляю тебя с дочерью, а сколько килограммов она весит — дорогой забыл.

— С дочерью? — жалобно вздохнул Кузьма Завороженный, крепко обнял директора МТС, головой прислонился к его широкой груди. — Спасибо вам. Так ожидаемо и так неожиданно… — Он выпрямился, охнул, незрячими, но глубоко признательными к кому-то глазами взглянул на мир, махнул рукой и засмеялся.

— И чего все родители в эти минуты вот такими умными становятся? — глубокомысленно спросил директор МТС. — Садись, бесовское семя, подвезу.

— И снова-таки спасибо, — Кузьма щукой вскочил в машину и послушно уселся сзади.

Директор кивнул на него головой, и спросил у Марка:

— Успели хоть немного раскусить этого пройду? А смотрите, как любовь из него веревки вьет. И все равно из этого разбойника мы сделаем человека. С головой леший, только в ней мозги слиплись с коммерческой грязью. Выжать ее — и посветлеет ум в голове. Вы горючим не разжились?

Марко безнадежно махнул рукой.

— Разве его теперь достанешь? Где только можем даже по бутылке собираем.

— Разживетесь горючим — все трактора пошлю на ваше поле. Жалко мне, Марко Трофимович, вас, и помочь не могу. Сам казнюсь, что за полцены зарплату получаю. А может, и пофортунит еще — чего-то не досказывая, снова улыбнулся в усы, простился и влез в машину.

На поля тихо спускался сизовато-синий шелк предвечерья. В ложбинке матово темнела вода, и вербы над нею казались табуном птиц, вышедших на берег. Мягкая синева оттенков и зеленоватая голубизна между не угасшими островами облаков усыпляли, убаюкивали землю и стирали с нее следы тяжелого времени. Она тоже куталась в мечтательную голубизну и, кажется, радостно дрожала, что над ней заискрились первые звезды, а на ней встрепенулись девичьи голоса. Вот из далеких полей возвращались старые плугари и девушки-погонщики. Целый день находились они возле коней, натерли поводами потрескавшиеся руки, понабивали ноги, а все равно затянули песню о любви, хоть и не имели ее… В такой вечер идти бы им украдкой к милым, прислушиваться бы, как в тишине синего предвечерья бьется испуганное сердце, и вбирать в него лучшие в мире слова, и вбирать в радостные глаза и звезды, и лунное сияние, и всю землю, перевитую вечерней мглой или, может, туманом любви.

Родительское сожаление охватывает Марка, он сейчас так хочет счастья этим натруженным девушкам, будто они были его детьми. И не все они будут иметь свое обычное девичье счастье, которого больше было во времена Марковой молодости. Вот-вот уже закончится война, смерть не будет гасить свет человеческих глаз, но сколько еще и после войны прольется безутешных девичьих слез.

И снова вспомнилось его несчастье — его единственная дочь. Казнись, мучайся, отец, в одиночестве, а людям неси и улыбку, и смех, и утешение, и совет, добывай и лес, и деньги, и семена, и фураж, и хоть по двести граммов хлеба для плугарей, и ложку молока для детей-сирот.

118